Конармия [Часть первая] - Александр Листовский

Тюрин, маленький черноглазый курсант, на вид совсем мальчик, стоя посредине толпы, говорил одному из товарищей:

— Все же я никак не пойму, что заставило Брусилова пойти вместе с нами?

— А что?

— Так ведь он был генералом при старом режиме.

— Что же из этого, раз он честный человек, патриот.

Тюрин с сомнением пожал плечами:

— Так-то оно так, понимаешь, но все ж таки он генерал.

— А Николаев?

— Какой Николаев?

— А ты разве не знаешь?

— Н-е-ет.

— Тоже ведь боевой генерал. Он командовал у нас бригадой в 7-й стрелковой дивизии. Попал к Юденичу в плен, когда мы отступали на Петроград. Тот ему дивизию предложил. А Николаев говорит: «Нет. Я сознательно с большевиками, пошел». Ну и повесил его Юденич в Ямбурге. А как вешали, он и говорит: «Вы отнимаете у меня жизнь, но не отнимете веры в грядущее счастье людей».

— Ну? Так и сказал?

— Слово в слово… Так что разные среди них есть. Я бы такому памятник во какой поставил.

— А что? И поставят, — подумав, заключил Тюрин. — Да-а. Есть же такие люди на свете…

— По местам! — крикнул дневальный. В открытых дверях показалась высокая сухощавая фигура дежурного командира Миловзорова, любимца курсантов. Он молча достоял некоторое время, выжидая, пока курсанты улягутся, потом притушил свет, оставив одну лампочку, и вышел в коридор.

— Копченый! — шепотом позвал Тюрин товарища.

— А? — откликнулся Дерна.

— Ты спишь?

— Сплю. А что?

— Ты понимаешь, какое дело… — быстро зашептал Тюрин, подтягиваясь к изголовью соседней койки. — Я все думаю, ведь войне-то скоро конец. Что же мы будем делать?

— Как то есть конец? Кто говорил? — спросил Дерпа, приподнимаясь на локте.

— Ты сегодня газету читал? — спросил Тюрин.

— Не успел. А что?

— Пишут, что конец гражданской войне.

— Да ты что, браток, сказился? А Деникин? А бандюки?

— Ну, эти не в счет. А у Деникина дела плохи — лапти складывает. Да вот слушай. — Тюрин зашелестел газетой, достав ее из-под подушки. Он приблизил ее к глазам и начал читать: — «…Взятие Екатеринодара венчает наши победы на Северном Кавказе, о размерах которых можно судить по тому, что в результате последних операций мы взяли в плен до семидесяти тысяч солдат и офицеров противника. Остается только рассеять остатки белогвардейских банд на восточном побережье Черного моря. Скоро в наши руки перейдут Майкоп и Грозный с их запасами нефти. Доблестная Красная Армия гонит и громит противника…»

А вот еще: «Трудящиеся России готовятся перекинуть все силы с фронта военного на хозяйственный, чтобы посвятить себя мирному труду…» Ну вот, слыхал? — спросил Тюрин, отрываясь от газеты и с глубокомысленным видом глядя на товарища. — Мирному труду, — повторил он. _ Дерна с насмешливым удивлением смотрел на него.

— Ну и чудной же ты, Мишка! — заговорил он, помолчав. — Треба, браток, знать, что говорит товарищ Ленин о капиталистическом окружении. Красная Армия будет существовать до самой мировой революции. Так что еще повоюемо… Ну, чего там еще пишут в газете?

— Ребята, да замолчите вы наконец! — сердито сказал чей-то голос. — И сами не спите и другим не даете.

Тюрин повернулся на бок, вздохнул и потянул на себя одеяло…

Когда все уснули, Дерпа завозился на койке, достал из-под подушки несколько книг и погрузился в чтение.

Прошло несколько дней.

Помощник дежурного командира курсант Алеша Вихров, высокий юноша лет восемнадцати, сидел за столом в дежурной комнате и читал «Героя нашего времени». Шел третий час ночи. Вокруг было тихо. Только отчетливо тикали над дверью часы, да ветер, налетая порывами, стучался в плохо закрытую форточку.

Вихров закрыл книгу. Он только что прочел «Бэлу» и теперь, подперев рукой голову, задумался над прочитанным. Внутренне переживая за обиженного Печориным Максима Максимовича, он сразу решил, что на месте Печорина обласкал бы доброго старика. «А правда ли, говорят, что в Печорине Лермонтов вывел себя? — думал Вихров. — Вряд ли, конечно… Хотя все может быть». Ему вдруг захотелось взглянуть на портрет поэта. Он поднялся из-за стола и, придерживая саблю, вышел в вестибюль. Здесь было темно. В эту холодную весну 1920 года улицы не освещались. Топлива было в обрез. Над Лермонтовским проспектом, как и над всем Петроградом, лежал густой мрак. И лишь над дальними крышами поднималась луна, бросая неясный, матовый отблеск на большой бронзовый памятник, стоявший в школьном сквере меж голыми липами.

Вихров отошел от окна и включил люстру. Вдоль потемневших стен проступили тускло отсвечивающие золотые рамы картин и портретов, кирасы с перекрещенными под ними прямыми палашами и чуть искривленными саблями, полуистлевшие штандарты полков — свидетели побед русской конницы, видавшие Бородино, Берлин и стены Парижа… Пройдя мимо картины, изображавшей штурм Шипки, Вихров подошел к портрету Лермонтова. Как хорошо было знакомо ему это большелобое лицо с темными усиками! Но теперь он смотрел на него не так, как обычно, а с чувством какого-то тревожного любопытства, словно хотел прочесть ответ на те мысли, которые так волновали его.

Часы гулко пробили три. Пора было делать обход.

Вихров отошел от портрета.

«А сколько раз он смотрелся в это самое зеркало!» — подумал Вихров, задерживаясь у большого стенного зеркала, вделанного в старинную черную раму. На этот раз зеркало отразило совсем юное, с розовым оттенком красивое лицо с прямым носом и синими глазами. Оглядывая надетую парадную гусарскую форму, он еще раз взглянул на портрет и, внутренне ощущая приятную близость к поэту, направился в свой эскадрон.

Пройдя длинным коридором, он остановился у одной из наполовину застекленных дверей и посмотрел через нее. На стуле около двери подремывал — клевал носом — дневальный. Неладно подогнанный меховой кивер с высоким тонким, как свеча, белым султаном съезжал ему на нос. Дневальный поправлял его сонным движением и вновь принимался кивать, словно с кем-то здоровался.

Вихров толкнул дверь и вошел в дортуар. Дневальный вскочил.

— А где дежурный по эскадрону? — спросил Вихров, оглядывая койки и узнавая на них знакомые лица спящих товарищей.

— У пирамиды, — показал дневальный, с трудом превозмогая одолевшую его зевоту и стараясь всем своим видом показать, что он даже и не думал дремать.

Вихров узнал маленькую фигуру Тюрина, который, увидя его, подхватил гремевшую саблю и заспешил к нему навстречу.

— Ну как у тебя? — спросил Вихров, когда Тюрин подошел и представился.

— На Шипке все спокойно! — бодро сказал Тюрин.

— А кто это не спит? — Вихров показал в дальний угол, где, обложившись книгами, спиной к ним сидел за прикроватной тумбочкой широкоплечий человек.

— Копченый. Я ему уже сколько раз говорил, чтобы спать ложился, а он, понимаешь, и слушать не хочет. Да еще грозится.

Вихров знал, что Дерпа имел только начальное образование, но, обладая огромной старательностью и большим самолюбием, он не хотел отставать от товарищей и просиживал ночи над книгами.

Вихров подошел к Дерпе и присел подле него на свободную койку.

— Ну, как дела? — спросил он участливо.

Сердито засопев большим носом, Дерпа взъерошил волосы.

— А чтоб она сказилась, чертова гипотенуза! — проговорил он с такой злобой в голосе, что, казалось, превратись сейчас гипотенуза в живое существо, он тут же изрубил бы ее на куски.

— Давай я тебе помогу, — с готовностью предложил Вихров.

Он взял табуретку, подсел к тумбочке и принялся втолковывать товарищу теорему…

— А ведь понял! Ей-богу, понял! — радостно заговорил Дерпа, когда Вихров закончил объяснение и отложил карандаш в сторону. — Как же ты, браток, все понятно объяснил! Вот спасибо, так уж спасибо… Слышь-ка, я тебе за такое одолжение полпайки хлеба дам! — объявил он решительно.

— Да ты что, смеешься? — сказал Вихров, улыбаясь и ласково глядя на товарища, которого очень любил за смелость и силу. — Тебе одному надо десять таких пайков. Ишь удивил!

— Я читал в газете сообщение Петрокоммуны: завтра всем рабочим будет выдано по ползайца, — вспомнил Тюрин. — Может быть, и нам перенадет?

— Пол зайца! — подхватил Дерпа. — Да я бы, братцы, сейчас один полкоровы съел! У меня от воблы уж ноги не ходят.

— Ничего, — успокоил Вихров, — скоро выпуск. Поедем по частям. Там будет лучше… Ну, ложись спать, Дерпа. До подъема три часа.

Он пошел из дортуара. Всюду на тумбочках и табуретах лежали аккуратно сложенные алые доломаны, ментики, рейтузы, медвежьи кивера с белыми султанами и красными шлыками. Вихров знал, что с обмундированием вообще было плохо, поэтому петроградскому гарнизону и была выдана как выходная парадная форма гвардейских полков, ранее хранившаяся на окружных складах.